Название: Дурная привычка
Фандом: Отблески Этерны
Дисклеймер: на чужое не посягаю, своего не отдам
Герои: Эмиль Савиньяк, Рокэ Алва и другие
Пейринг: Рокэ Алва/Эмиль Савиньяк (Эмиль Савиньяк/Рокэ Алва), упоминание Арно-ст. Савиньяк/Рокэ Алва, Эмиль Савиньяк|Франческа Скварца, найер|?, гипотетический Рокэ Алва|Марсель Валме
Жанр: романтика, ангст
Категория: слэш, гет
Рейтинг: R/16+
Размер: мини (14 500 знаков)
Статус: окончен
Аннотация: вариация на тему развития личных отношений между Эмилем и Рокэ
Комментарии: 1) Юкари, которая хотела ангстово-мистический текст на рубаи Омара Хайяма (Не тверди мне, больному с похмелья: “Не пей!”) рейтинга R, с любым пейрингом – с мистикой почти не сложилось, зато ангст в наличии, а также Эмиль в компании Рокэ (у которого скоро д. р.);
2) в тексте использованы цитаты из фэнтези-цикла “Отблески Этерны” Веры Камши, а также стихи Айриэн и Евы Шварц (см. примечания)
Предупреждения: канонический “кот Шредингера” в случае Алвы
Размещение: где угодно – при условии указания авторства и неизвлечения коммерческой выгоды
Спасибо хоть Франческа не заплачет,
а вот ее Эмиль...
Вера Камша. Закат
La Virgen de la Merced
como yo mi gustito logre
un hábito voy a romper
(Милосердная Дева,
как только я свое удовольствие получу,
порву с дурной привычкой)
Fiesta De Jerez
(ritmo de Carmen Amaya)
а вот ее Эмиль...
Вера Камша. Закат
La Virgen de la Merced
como yo mi gustito logre
un hábito voy a romper
(Милосердная Дева,
как только я свое удовольствие получу,
порву с дурной привычкой)
Fiesta De Jerez
(ritmo de Carmen Amaya)
“...прыжок оленя и полет ворона – разные вещи, он это понял еще до Эмиля”К половине шестого в лагерь въехал гонец из Франциск-Вельде и командующего Западной армией поспешили поднять из постели хозяйки, в которой тот решил остаться до утра – назло мыслям и особенно воспоминаниям, пробивавшимся сквозь время словно крокусы сквозь землю. Крокусы были синими, и в Сэ они зацветали к началу месяца Осенних Волн, почти ко дню рождения Росио. Вчера Эмиль узнал, отчего братец теперь не только Леворукий и Рудольф, но и Ворон, после чего оставалось только пить. Они и пили, но Ли ведь не расскажешь, что именно Эмилю не запить даже гаунасской можжевеловой.
***
Если бы вспоминать пришлось Рокэ, то он бы мог подумать, что начиналось все наиглупейшим образом. Поскольку, можно сказать, Эмиль Савиньяк его соблазнил.
Солнце поворачивало на вторую неделю Летних Ветров, разморенных и бездумных. Утром следующего за празднованием двадцатитрехлетия близнецов дня Лионель отправился в столицу, а Эмиль, занемогши немного, был вынужден отложить свой отъезд из Сэ. Задержался и Рокэ, располагавший свободным временем.
К вечеру младший старший уже находил в себе довольно сил для прогулки верхом. Последующее купание в речной заводи почти заставило Рокэ пожалеть, что он не живописец: маковый закат, пофыркивание лошадей, Эмиль с травинкой в зубах, чьи влажные волосы завиваются в кольца, а обнаженное тело безупречно, но смертно и потому какое-то оглушающее.
Пустили лошадей шагом (а сумерки о ту пору питкие и будоражащие, как молодое вино), Савиньяк сказал что-то лестное про его посадку и принялся напевать – все это, до мелочей, врезалось в память. Еще – собственное удивление, куда делся конюх, и чужое “Сюда иди, разговор есть”, когда Эмиль позаботился о лошадях и поманил его в пустующий денник у дальней стены.
…В фонаре подрагивает огонек свечи. Савиньяк, покусав нижнюю губу, выдает непонятное:
– Росио, у вас с Ли что-то было…. есть?
О чем это он?
– В смысле?
Смуглая рука беспокойно дергает ворот, тем самым распуская его до конца:
– В том самом.
Неужели о…
– В каком “том самом”?
– Значит… Пусть так, неважно.
– Эмиль, что за бред?
– Бред?
Тяжело вздохнув, Рокэ повторяет уже терпеливей:
– Откуда ты взял, что мы с Ли… любовники?
И получает в ответ пожатие плечами:
– Предположил. Вы же с ним вечно секретничаете и все такое. Но я не о том хотел с тобой поговорить, это я так…
– То есть портить лицо ты мне раздумал?
Шутка выходит неловкой, но Эмиль ее тут же подхватывает:
– Даже не думал, спи ты хоть… да с кем угодно! – Взмах рукой и смех.
С кем угодно? Сын Арно… Неужели эта пропасть между вами всего в четыре года? Еще и внешне выглядите ровесниками...
– Видишь ли, я тебе доверяю… Разрубленный Змей, не умею я о таком говорить! Но я бы ни с кем не стал, кроме тебя. Даже из любопытства.
Полумориск фыркает за перегородкой, а Эмиль, глядя в пол, сбивчиво заканчивает:
– Не нужно меня хотеть, просто покажи мне, в чем тут соль. Ты ведь можешь.
– Опять предположил? – Рокэ кривит уголок рта; в этот раз он понял с полуслова и отчего-то не удивлен, вот только что же с этим делать? Тело начинает откликаться на дикие обстоятельства и на ожившие воспоминания двухлетней давности, но это не имеет никакого значения. “Зачем тебе?” – хочется спросить у Эмиля, но нет: у каждого свои мотивы либо причины для их отсутствия. Его же не спрашивали – тогда. И он не спрашивал.
Мужчина напротив силен и горяч, его молодость и жизнелюбие бесстыдны в своей правоте – Рокэ уже и забыл, что сам должен бы быть таким. И может. Вот сейчас, с Эмилем – может. А тот – страх под куражом – ухмыляется и неожиданно опускается перед Вороном на колени.
– У тебя встанет, обещаю.
Прижимается лицом к паху, жарко дышит сквозь ткань. А, увидев и ощутив свидетельство заинтересованности происходящим, усмехается снова. И эта улыбка, отчаянная, пьяная уже, ударяет Рокэ в голову. Как же стервец догадался, чем его взять, если он и сам не замечал за собой прежде…
Эмиль смотрит снизу вверх, не отводя напряженного и горящего взгляда, и невольно вспоминаются другие глаза, почти такие же – и жгуче-терпкая смесь чувств решает все. Наклонившись, Алва рывком ставит будущего любовника на ноги, находит его губы своими и бесцеремонно, властно толкается языком в чужой рот – это не знакомство, это наступление. Виной коему самолюбие, требующее страсти вместо дружеской услуги; Рокэ уж готов признать, что поддался порыву – и отыграть назад, но волосы Эмиля сладковато пахнут хмелем, а вот кожа пряная и такая… недамская, что от того, что может произойти, совершенно невозможно отказаться. Да и не привык он, распалив, бросать – а что распалил донельзя, становится бесспорным, когда Эмиль выворачивается из ласкающих его рук лишь затем, чтобы споро содрать с себя рубашку и уже приспущенные штаны.
Рокэ не напоминает, что здесь нет масла, кровати, да хоть бы стола: он пялится на контуры и формы, которых, не будь его друг таким взвинченным и нетерпеливым, впервые в жизни хотел бы касаться не жадным взглядом, а губами. Медленно. Смакуя. Эмиль красив до непристойности – вот так, со спины, с расставленными ногами и чуть опущенной головой.
Савиньяк опирается на запертую дверь денника и сам похож на нервного жеребца. Нервного и упрямого:
– Заблудился?
Необъезженного – карьярра, как же его…
– Ты меня не пускаешь.
– Хорош осторожничать, я тебе не девица, – смеется, но каменеет еще больше.
– Дурак.
Отвлекающий шлепок по заду, и…
Лишь войдя полностью и выдохнув, Рокэ понимает, что так и остался одетым. Это горячит кровь, хоть и глупо. Но затея Савиньяка с конюшней не умней – в подтверждение чего буланый сосед справа коротко ржет, заглушая ругательства хозяина.
Побеспокоило ли лошадей дальнейшее бесчинство, как-то не запомнилось.
Эмиль навеселе и его намерения более чем прозрачны, однако Рокэ обыденно предлагает отправиться к дамам. Пьяно хохотнув, Савиньяк с намеком кладет ладонь ему на колено и подмигивает:
– Зачем?
Ни тени смущения. Неумный прямой ответ сам срывается с языка:
– За тем самым, что мы друг другу дать не можем.
Эмиль моргает. Вместо обиды или возражений медленно спрашивает:
– Это… из-за Ли? Чтобы он случайно не узнал? Или дружба для тебя несовместима с постелью – просветил и хватит? Я бы тоже… к дамам, ты же знаешь, но это ведь мы и… мне оказалось мало. Вот только ты меня не хочешь, так?
Рокэ с позапрошлой весны никого по-настоящему не хочет, если не считать их первый и пока единственный раз вместе; откровенность Эмиля скорее пугает, чем льстит. Опасностей много, и главная – в близости с ним, Рокэ Алвой. Хотя разве плотская близость опасней дружбы, а первая не может быть частью второй? Последнее, впрочем, вряд ли – Эмиль вскорости насытится, странно, что он еще не…
Предмет тяжких дум отворачивается и пьет прямо из горлышка, дергается кадык. Обреченно ругнувшись на родном языке, Рокэ стягивает рубашку через голову, потом без паузы берется за завязки штанов – с удивлением отмечая дрожь собственных пальцев.
Когда твердые ладони Эмиля сначала неуверенно, а затем сильно проходятся по его бедрам, это все-таки правильно.
И о занятном созвучии имен не бывший никогда возлюбленным Эмильенны Алва думает до первой дерзкой ласки.
– Ох, и кто только тебя такому научил? Прости, я не должен спра…
– Найер.
– Найер? – Эмиль хохочет.
– Ага. – Должны же астэры мужского пола хоть где-то остаться –почему бы не в Алвасете? Дабы хекбергцы совсем уж нос не задирали со своими “горными ведьмами”. Это был старый, мальчишеский такой спор, его и Вальдеса: тот домыслам тогда еще не соберано поначалу предпочитал не верить, но Рамон столь красноречиво отмалчивался, что даже сам Рокэ, ни в какой сговор друга не втягивавший, заподозрил неладное. – Узнал я, конечно, сильно после всего… Я любил плавать в бухте Дэспера…
Рубцевалась спина. Ты не попросишь, но я и так не расскажу никогда. И никогда не сделаю снова. Даже если попросишь. Кому из нас двоих это было нужней? “В армии, Росио, такое случается даже слишком часто, не бери в голову”. Весна танцевала с ветрами, ветра повстречались со смертью, и плакало лето как пело, любить разучившись, сгорало, а осень скрывалась в туманах и снежные бури седлала…
– …Росио, – Эмиль потягивается, – мы ведь… Это ведь не… связь? Просто в армии такое случается… И вообще…
Да, Милито. В армии такое случается.
Но вместо облегчения – все ведь вышло так, как он и хотел, как должно – Рокэ испытывает совсем другое чувство. А когда его легко целуют в косточку щиколотки (“Откуда царапина?” – “Где?” – “Вот”) – вздрагивает и со следующего дня находит убедительные поводы не видеться подольше.
Пропорции клинка более чем хороши – отлично сбалансированное оружие рыцарей времен Арсена Савиньяка, первого владельца замка Сэ, могло восхитить фехтовальщика не только изяществом линий.
– Прими мою благодарность. – Когда нет слов, они получаются чопорными. – Где ты его добыл? Надеюсь, это хоть не фамильная реликвия?
– Приму. Вечером. С тебя вино, с меня история.
Рокэ исполняется тридцать один. Это мало. Это много. Позади Ренкваха и первомаршальская перевязь, впереди… Хочется долгой жизни для Эмиля и белокурых черноглазых внуков для Арлетты. Думать о последнем проще, когда друг уже несколько лет как тебе не любовник, и эти года почти не оставили сомнений, кто ты сам и что тебя ждет. Явно не дом, в котором смеются дети, но, в отличие от близнецов, он вряд ли желал себе родительского счастья (которое безоблачным не застал – родившись, начал жить за себя, Рамона и Каэтану), его больше привлекали семейные предания: Алонсо и Раймонда, Рамиро и Октавия, Альбин и…
– А, может, к кошкам все и к нам? В Сэ нынче крокусы, у тебя глаза такие же.
У самого Эмиля глаза сейчас как горячий шадди, который любили и в Сэ, и в Савиньяке, только Арлетта – с корицей, а Арно с сыновьями – так.
– В Сэ еще и конюшня, – улыбается Рокэ.
– Которая?.. А! Между прочим, – от встречной ухмылки отчего-то хочется отвести взгляд, и тот, соскальзывая, трогает чужие губы, – в том стойле сейчас вороной мориск – своенравный, его все конюхи боятся, а у меня из рук ест!
– Я рад, – фыркает Ворон. Эмиль не выдерживает и хохочет. Солнце купает его в своем свете – хрустальный осенний полдень в Старом парке. В руках у Рокэ подаренный меч, ему странно, но он не хочет в себе копаться. В конце концов, дни рожденья для того, чтобы радоваться.
Они и радуются – вечером, вместе с Ли, вином и прекрасными эрэа. Злится лишь Эмиль; его некуртуазное отступление хозяин дома замечает прежде занятого дамой брата, и, высвободившись из ленивых объятий, идет искать беглеца.
Оный обнаруживается в кабинете, глядящим в пламя разожженного камина. Разговора не получается – Савиньяк молча обходит куда более пьяного Алву со спины, мигом запирает дверь, и вот уже его руки до боли сжимают плечи кэналлийца.
– Эмиль, не сходи с ума! – яростно шепчет Рокэ и слышит ответный рык:
– Ну так не своди!
Разговор все же происходит – жесткий и без слов.
– Мы блокируем Олларию? За какими кошками?!
– Спроси Валме. После подписания капитуляции у вас будет время, мне еще надо разобраться с родичами.
– Я рад, что ты нашел, с кем шептаться в отсутствие Ли, но либо мне объяснишь ты, либо никто. Приказ я выполню в любом случае.
– А я хотел посоветовать тебе спросить при случае еще и мать…
– Она знает?!
– Она знает одно, Валме – другое. Он, кстати, додумался до всего сам. Валмоны не любят чего-то не знать, но в данном случае не знаем ни он, ни я. Мы оба сделали выводы. Одинаковые, но подтвердить их может лишь то, что покойный Альдо величал Зверем. Если удастся его не выпустить, мы ответа так и не получим. Не удастся – значит, все предосторожности пошли прахом. Что такое Зверь, я не знаю, но Гальбрэ ты видел. Там был окруженный садами город. В самом деле был… – Рокэ умолкает, допивая вино.
Эмиль продолжает терзать апельсин – также молча, но потом тихо и напряженно спрашивает:
– Росио, куда ты ввязался? – Рокэ приподнимает бровь, давая понять, что вопрос задан не тот и не тогда – чужие пальцы с силой сжимаются, брызжет рыжий сок. – Или мне и это тоже спросить у Валме?
Савиньяку и впрямь стоит поговорить с Марселем, поэтому кое-что придется прояснить прямо сейчас, невзирая на отсутствие желания это делать и, действительно, нехватку времени.
– Мне показалось или тебя беспокоит нечто другое?
В висках наряду с болью стучит столь же малоприятная и неотвязная мысль, что исключения только подтверждают правило: тому, у кого нет правил вовсе, попросту глупо быть таким исключением для другого. Того, кому после каждого прыжка через пропасть лишь сильнее хочется оказаться на твердой земле, но кто уже не забудет, каково это. Однако прыжок оленя и полет ворона – разные вещи, он это понял еще до Эмиля. У которого, побери его Леворукий, глаза все такие же раскаленные камни юга, а линия спины все так же по-мужски безупречна. А у самого Рокэ безупречна память – впору жалеть. Потому как можешь перевернуть страницу, не вспоминать годами, а оживет перед мысленным взором в самый неподходящий момент: и капли пота между лопаток, и как позволял ему, подвыпившему, собой захлопывать дверь изнутри, шепча горячечное: “Только раз… полгода не виделись… пташка моя кэналлийская, мой… Росио, ну…”
Тоски уже нет, только злость еще вспыхивает и тут же гаснет – горькая, словно подожгли полынь. Не без усилия овладев собой, Рокэ продолжает все так же ровно:
– Так пусть не беспокоит. Я нарочно в присутствии виконта разоткровенничался о бурной юности.
– И что же ты поведал?
– Только то, во что легко поверить неискушенному человеку. – И неважно Рокэ знающему. – И что закроет эту тему раз и навсегда.
– Значит, Валме ее открыл?
– Эмиль, уймись, – досадливо морщится Ворон. Нашел время… Сгорели шпалеры с ланями, а теперь уже и весь наш мир в огне.
– Мне просто надоело, что ты все время врешь. Мне врешь – для других ты просто извращаешь правду, брату еще учиться и учиться. “Найер из бухты Дэспера”, ха.
Найер был шуткой, уходом от ответа. Правдой был маршал… “Любил меня и только меня, все прочее – ошибки, слабость, выпивка…” Нет, не выпивка. Ошибка или слабость?
– Ты просто обижаешься как ребенок. Напейся или женись, наконец.
– И напьюсь, не сомневайся. И даже женюсь. Но позже. Когда найдется вторая Арлетта. Что ж до Валмонов, то, разумеется, – столько яда в голосе младшего старшего Рокэ слышит впервые, – общеизвестно, что они юбочники. Как и Савиньяки. На этом я унимаюсь, как ты и хотел.
…Спуск по мраморным ступеням; второй день не идущие из головы строчки начинают звучать – не до игры сейчас, жаль. Алвасете вспоминается все чаще, но не как дом или прошлое, о котором тоскуешь, а как железо в крови.
Если радость с рождения обещали – все равно, что назвали тебя печалью,
если книга раскрыта сейчас в начале – то неважно, каков финал.
А гранаты цветут, и звенит гитара, переходят пролив суда с Марикьяры,
тот, кто любит, наверно, не будет старым, тот, кто счастлив – не умирал.
Еще бы удержала память, кто же именно сложил это после смерти доры Долорес… мамы. Сердце вдруг сжимается – остановиться, подышать. Совсем нервы расшатались, нехорошо. Сам же говорил матери Эмиля и вдове Арно, что оплакивать потери поздно, вот и соответствуй! Нужно сделать все и больше, чтобы минувшее не помешало настоящему стать будущим. Валме понимает это лучше Эмиля, вот поэтому и “шепчется” Рокэ с первым, а второй… слишком Савиньяк. Во всем.
Если в будущем можно с прошедшим слиться, если в дальней дали растворились лица,
значит, в книге пролистаны все страницы и остался последний стих.
Что прошло, что осталось, за что в ответе – корабли с Марикьяры, попутный ветер...
Против ветра – легко, маркиз Алвасете.
Проживете – за шестерых?[1]
***
Злорадствовать Эмиль не умеет; просто, целуя пахнущую чем-то терпким и свежим руку будущей графини Лэкдеми, думает о том, что вот он и нашел “вторую Арлетту”. Кого найдет не писавший нужных ей писем ненужный Валме, пока неизвестно, но это пока. Какого же дурака он тогда свалял, вообразив, что поручения Марселя особые в том самом смысле! Да даже если и было что-то, то виной тому прихоть, одиночество, вино – мало ли какие возможны обстоятельства. А помимо них – Эмилю ли не знать – Ворон был затмением, наваждением для других, и ничьей вины в том нет. Но и Росио довольно стучаться в чужие окна: они закончат войну и в вазы в особняке Алва наконец поставят цветущие ветви вместо кипарисовых.
…Франческа чуть улыбается – и тают прочие лица. Мечта многих, которая сбывается лишь для него одного, теплые тонкие пальцы – он еще коснется их своими на балу, закружит свою судьбу на виду у всех. Недаром ведь в детстве, глядя на самых счастливых и безумно влюбленных друг в друга родителей, малыш Эмиль грезил о собственном будущем, точно таком же – вот и сбылось.
***
А найер действительно был. Вот только Росио Алвасете ничего не знал об этом. А тот, кто знал, до этих самых пор считает, что видел сны. Стыдные и жаркие, схожие с явью сны о самом младшем сыне соберано, которые лучше забыть. Но как забудешь волну?..
Томно вздохнут оливы, нежно прольются струны,
Ветер, скользя с обрыва, жадно прильнет к гранатам,
Звякнет в тиши гитара – выпущу, обезумев,
И утону в глазах я, тех, что синее моря.
Холодно улыбнувшись, выйдет ко мне любимый.
В косточках винограда духи вина заплачут[2].
24 января – 9 ноября 2014 года
Примечания
[1] Айриэн, “Дора Долорес Алва”
[2] Ева Шварц, “Секстина для Р. А.”
Прочитать/скачать в формате .docx