night conversation

[Галеон]

Аыыыыыы, я закончил.
Эпичному 6.8. посвящается.
Я старалссо. *знает, что косяки есть, без них он просто не может*
Текстуры не мои. И вообще, не загрызите меня ызарги.
А.С. и В.П. кто-то хотел оленей

@темы: Валентин Придд, фанарт, Арно Савиньяк

---

[вайтлоу]

26 - текстовых разных. В самом начале присутствует тема вальдмеера :-)



And they say that a hero can save us.

@темы: аватары

---

Вопрос.

[вайтлоу]

А у вас есть песни, тексты которых ассоциируются с ОЭ? Канцлер Ги и прочие песни "по мотивам" не в счет. :-)

@темы: вопросы к присутствующим

---

Его Неотразимость — Леворукий

[Галеон]

Увы, кому-то может показаться не каноничным и серьезным. Автор знает сие.
Просто еще одна проба кисти. )
пысы: для справки, у него на правом плече три кошки. Лапа, морда и хвост это разных кошачестей части. х)

@темы: Леворукий, фанарт

---

Goodbye Monseigneur

[Галеон]

Мммммм, я в курсе насчет мелких косяков. Но имеем то, что имеется имеем.
пысы: текстуры не мои
пысыпысы: Извиняюсь, могут быть косячности с яркостью и прочим. У каждого мониторы настроены по своему. В ходе работы было выяснено, что у беты все гораздо насыщеннее, а у меня темнее. Естественно, я уже подгонял по своему.
=)

@темы: Ричард Окделл, фанарт, Рокэ Алва

---

[лемминг]

прошу прощение за такое хулиганство, однако мной был обнаружен замок Приддов с оригинальными элементами экстерьера.)

более запечатлеть не смогла, так как на вашего покорного слугу спустили сторожевых осьминогов. чтоб не повадно было)

моделью послужил музей океанографии в Монако

@темы: юмор

---

[товарищ Ван, который Не Минцзюэ]

А не подскажут ли мне любезные сообщники, был ли какой-никакой титул у вице-адмирала Талига Ротгера Вальдеса? А то Салина - маркиз, Альмейда тоже титулован... вроде... А вот о Вальдесе я не слышала.

@музыка: Канцлер Ги "Чезаре Борджиа"

@настроение: любопытственное

@темы: вопросы к присутствующим, опять об канон, Ротгер Вальдес

---

betrayer

[Галеон]

*пришло*
Почеркушка.
Рамиро Алва - Алан Окделл

Без текстур и не обработано.

@музыка: Канцлер Ги - Мадонна канцлера Ролена

@настроение: ?

@темы: Рамиро Алва, Алан Окделл, фанарт

---

Вопрос ребром

[trii-san]

Дорогие мои эры и эрэа!
Вы должно быть знаете, что начался прием работ на конкурс Russian Slash & Yaoi Awards 2010, который проходит с 15 августа 2010 по 20 сентября 2010 года.



В связи с этим у меня возник вопрос: принимает ли в нем участие наш фандом? В прошлом году набралось достаточно достойных работ, которые представляли нас на этом действе, а в этом? Неужели мы превратились в болото? Господа, мы живы?
ЗЫ. Если кто-то все же хочет отправить работу, но сомневается, могу предложить свою посильную помощь.

Вопрос: Отправите ли вы работу на конкурс Russian Slash & Yaoi Awards 2010?

1. Я уже отправил, а ты?		5	(9.8%)
2. Даже и не думал участвовать		38	(74.51%)
3. Не знал о конкурсе, но готов поучаствовать		3	(5.88%)
4. Свой вариант в комменты		5	(9.8%)
Всего:		51

@темы: вопросы к присутствующим

---

[cardenal_]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

набор драбблов

[trii-san]

Собралось на дневнике за н-ное время. Дабы не коптить там, выкладываюсь.
Автор: trii-san
Бета: сам на сам
Пейринг: разные
Рейтинг: от G до R
Дисклаймер: герои и мир мне не принадлежат
Предупреждение: гет, слэш, джен

Чашка кофе

алвадик, АУ

Ричард рисует на запотевшем окне улыбающийся смайлик, который тут же «течет», плачет вместе с дождем, крупные капли медленно ползут по стеклу, стирая нарисованную улыбку. Дикон отворачивается, прячется в чашку с обжигающе горячим кофе, тонет в неторопливых глотках, слизывает горечь с губ, вглядываясь в завитки поднимающегося от чашки дымка.
- Я вас люблю, - дрожит строка и тоже плачет, расплывается под пальцами, превращаясь в дождь.
- Мне все равно, - тихо шепчет он. – Любого. Потому что это вы. Даже если вы запрещаете мне. Я не перестану ждать вас.
Он встает, и смятая сотка ложится на стол. Кофейный осадок складывается в силуэт парящей птицы.
Не мой воздух

Валентин\Арно

Тонкие бледные завитки сигаретного дыма в сиреневых сумерках тают, поднимаясь к потолку, теряются в сгустившейся там тени. Арно раскачивается на стуле, закинув ноги на стол и пачкая кружевную пену скатерти. Опрокинутая чернильница плачет, роняя темные капли на девственно белые листы бумаги.
«Это не те сигареты, и курил их не ты» - бьется в мозгу воспоминание, цепляется за сердце, выдирая кровоточащие куски глупой, чувствительной плоти.
- Я смогу не дышать тобой, - обещает он потолку.
Тот молчит, тени спускаются ниже, сливаясь с вползающей через приоткрытое окно ночью, в темноте вспыхивает и гаснет кончик сигареты. Даже закрыв глаза, Арно видит в оконом стекле отражение холодных светлых глаз и завитки каштановых волос, мягко ложащиеся на лиловый бархат камзола. Во рту горчит, и он зажигает очередную сигарету, комната тонет в сизом дымке. Голова кружится, и ему кажется, что еще немного, и он сможет заменить собой тот воздух, которым отказывается дышать Арно. В дверь настойчиво стучат, собственное имя отчаянно бьется в дверь, но уже слишком поздно, и он делает новый глоток отравленного воспоминаниями воздуха.

Колыбельная для ангела

Ричард, ОЖП

- Папа, папа, мне страшно, не уходи! Кто-то стучит в окно! Это выходец пришел за мной!
- Спи, моя радость. Это ветер, это только ветер.
- Папа, держи меня за руку, что-то скребется за стеной! Я так боюсь.
- Ничего не бойся, маленькая. Это разговаривают камни, из которых построен наш дом.
- Папа, папа, мне приснился дурной сон! Мне снилось, что я тону в море, что меня тянет к себе, тащит что-то огромное.
- Это только сон, маленькая. Волны всегда подхватят тебя, они не дадут тебе утонуть, если только ты будешь им доверять. Помнишь, как я учил тебя плавать?
- Помню… Папа, за окном гроза! Все так сверкает и гремит. Мне страшно, папа!
- Это молнии, огненные стрелы Создателя, очищающие мир от скверны. Спи, моя хорошая, моя родная, закрывай глазки, а я тебе спою колыбельную.
Скалы...
Лед и Пепел, с гор обвал.
Скалы...
Миг и Вечность, штиль и шквал
Скалы...
Четверых Один призвал
Скалы...

Молния...
Сквозь расколотый кристалл
Молния...
Эшафот и тронный зал
Молния...
Четверых Один призвал
Молния...

Волны…
Правда стали, ложь зеркал
Волны…
Одиночества оскал
Волны…
Четверых Один призвал
Волны…

Ветер…
Ярость молний, стойкость скал
Ветер…
Крики чаек, пенный вал
Ветер…
Четверых Один призвал
Ветер…

Сердце…
Древней кровью вечер ал,
Сердце…
Век богов ничтожно мал,
Сердце…
Четверым Один отдал
Сердце…

Ричард осторожно тушит свечу, заснула, наконец. Рука бездумно скользит, перебирая темные, смоляные кудри маленькой дочери. Утром, когда она проснется, ночные страхи будут забыты, и солнце снова засияет в синих, словно королевские сапфиры, глазах. Глазах, которые раз за разом разбивают ему сердце, напоминая незабытое и незажившее. Пройдут годы, Росита повзрослеет, и когда-нибудь он сможет рассказать ей о ее настоящем отце.

Три голоса

Дикон, Катари, Алва

Мне не жаль…

Я тобою не был любим. Быть может, я не был достоин твоей любви. Ведь ты ангел, по ошибке заблудившийся среди людей. Ты – нежная, ты – светлая, ты – безмерно прекрасная и хрупкая, словно поздний цветок, уже надломленный осенними холодами. Я не осмелился согреть замерзшие, побледневшие от холода, лепестки собственным дыханием. Я мог лишь смотреть, комкая в груди зарождающееся пламя. Приблизиться – безумие, прикоснуться – проклятие. Я не посмел замарать твою белизну своим грехом. Мне не жаль.

Мне не жаль…

Эту чашу выпью я сам. Вино, темное как Октавиановская ночь, две белых звезды таят в бокале. Ты кривишь губы, а в глазах та же горечь, что оседает на языке. Мальчишка! Упорные вихры на затылке и не менее упрямый нрав. Я играю с тобой, ты знаешь это, но разве можно поймать ветер. Смейся! Судьба любит тех, кто умеет улыбаться ей в лицо. Но ты лишь крепче сжимаешь губы, так, что они превращаются в узкую, словно линия кинжала, линию. Тонкие мальчишечьи запястья, пальцы скользят по горлышку бутылки, наполняя ядом мой бокал. Мне не жаль.

Мне не жаль…

Безумная, я все-таки тебя люблю. Я продала свою душу Создателю. Я отреклась от тебя. Я научилась плести сети, тоньше
волоса, крепче стали, слаще поцелуев куртизанки. Глупый мотылек летел на свет и попался, нити опутали хрупкие крылышки, и паутина дрожит, предупреждая хозяина. Мой яд по капле разъедает его душу, ну, неужели ты не обернешься посмотреть? Я буду гореть в Закате за свою любовь. Мне не жаль.

Мне не жаль…

Детские шалости

Савиньяки

Они не заметили, когда переступили эту грань. Когда невинные детские шалости, приводившие взрослых в умиление, превратились в нечто более темное, более глубокое, запретное… Когда два золотоволосых ангела потеряли свои крылья. Это случилось летом, когда дневная жара, насквозь пропахшая скошенной травой и солнцем, сменилась сумерками, такими густыми от цветочных ароматов и шелеста трав, что их можно было пить, как самое хмельное вино – сказал бы Миль. Это началось раньше, гораздо раньше – ответил бы Нель. Но они никогда не говорят об этом. Сумасшедшее время между тринадцатью и четырнадцатью годами, когда однажды вечером они легли спать детьми, а проснулись подростками: неожиданно выросшие за одну ночь, разрываемые противоречивыми желаниями, бунтующими в крови, кто сказал, что Рафиано менее пылкие, чем Савиньяки? И то, что было позволительно детям, вдруг оказалось под запретом, то, что казалось таким же естественным, как дыхание, вдруг стало предосудительным. «Вы уже слишком взрослые», - сказала Арлетта, показывая им новые комнаты. Но они привыкли засыпать вместе, прижившись к теплому боку, сплетаясь в одно целое, как идеальные подогнанные кусочки мозаики. Десять шагов по карнизу и распахнутое в любое время года окно - не так много для того, чтобы снова обрести себя, не так ли? «Вы должны проводить время и порознь». И захлопали кружевные веера, шитые бисером и драгоценными камнями – соседские дочки, зазвучали ломающиеся мальчишеские голоса – сыновья многочисленных приятелей отца. Но они не знали, не могли понять их тайного языка, безмолвного и неосязаемого, доступного только им двоим, идеальным отражениям друг друга, появившегося еще там, в утробе матери, а может быть и раньше, много раньше. Они не сошли с ума. Просто не могли иначе. Когда так одуряющее пахнут розы и жимолость, когда ночи напролет в саду разливается соловей, когда все вокруг говорят о любви или уже влюблены, а ты юн, и по венам струится чистый огонь, толкая на безрассудства, так легко потерять голову, сбежав от родительского надзора. Неслышно шелестит тростник, переговариваясь с речкой, над головой раскинулось небо, усеянное зернышками звезд, трещит костер, роняя в его бездонную синеву искры, и сладко пахнет, ластится к ладоням трава. Прикосновения, сначала почти незаметные, самыми кончиками пальцев, вверх по щеке, по скулам, очерчивая полукружья бровей, изучая знакомое до последней черточки лицо, а затем все более смелые, все более жадные: не оттолкнул, не убежал с испуганным вскриком, позволил, доверяет, хочет? Того же? Хочет? И губы отвечаю безмолвно: да. Неважно, что они еще не умеют, что неуклюже сталкиваются лбами, зубами, что никто не решается первым приоткрыть рот, ведь они взрослые, и поцелуй тоже будет настоящий, взрослый, такой, о которых рассказывают шепотом приятели. Неважно тогда, когда пальцы путаются в волосах, когда свое, родное, дыхание опаляет кожу, когда трепещут ресницы, скрывая лихорадочный, жадный блеск в глазах, когда в груди так громко стучит и бьется сердце, одно на двоих, и эта ночь тоже принадлежит им, вся, без остатка, до самого донышка, до последней капли густого темного летнего вина. И цикады поют лучше, чем сладкоголосые соловьи, эти великосветские трубадуры из напыщенных сонетов про любовь, и хочется, чтобы мгновение застыло, превратившись в теплую каплю янтаря, - слишком драгоценное, чтобы полагаться на память, слишком мимолетное, улетит и не догонишь, и не поймаешь. Они не говорят об этом, потому, что превратившись в слова, оно обретет плоть, потеряется среди сотен других названных и разделенных. Это их, только их, Савиньяки, не меньшие собственники, чем Рафиано, а вы не знали? Это хорошо. Ведь даже спустя столько лет, они могут уловить в стрекоте цикад тень этой ночи, связавшей невидимой нитью то, что было уже связано изначально.

Романтика по-кэртиански

Савиньяки

- Как только придворные дамы терпят твое нахальство? – Лионель перебирал скопившиеся бумаги, аккуратно раскладывая их по нескольким стопкам.
- Ну, ты же знаешь, я неотразим, - Эмиль ухмыльнулся, падая на диван и закидывая длинные ноги на подлокотники. – И потом, нежные, трепетные эрэа любят лихих кавалеристов, которые в отличие от придворных шаркунов знают, чего хотят женщины.
- Ну конечно, - сухо согласился его брат, чуть морщась,– и именно поэтому я вынужден третий раз за последнюю неделю сопровождать тебя на дуэль. Из-за кого на этот раз? Из-за молодой жены графа Ренэ, которой ты вскружил голову на последнем балу?
- Эй, я всего лишь потанцевал с ней пару раз! – воскликнул Эмиль. – Было бы из-за чего ревновать!
- А то, что вас застали вдвоем в беседке в весьма компрометирующей ситуации – это тоже ничего не значит, да?
- Розалин выразила желание послушать стихи, разве я мог отказать даме?
- Страстным шепотом? На ушко? - Нель излишне резко захлопнул папку. – Кстати, матушка просила передать тебе, что хочет, чтобы ты сопровождал ее на прием к маркизу? Постарайся не опаздывать, она этого не любит.
- Прием, значит? – прищурился Эмиль. – Непременно буду.
- Удачи. Хорошо повеселиться.
- А ты не идешь?
- У меня, как видишь, полно дел. В отличие от тебя, я нахожусь на службе и не могу пренебречь своими прямыми обязанностями.
- Что ж, в таком случае мне стоит пойти собираться, - вздохнул Эмиль, легко поднимаясь с дивана. – Очень жаль, что для тебя всего желаннее общество бумаг в этот вечер.
***
Пары кружились по паркету, выполняя заученные па, и так же заученно смеялись, дерзили, любили, льстили и ненавидели. Высший свет вращался в привычном движении, слепя блеском настоящих бриллиантов и фальшивых улыбок. Арлетта Савиньяк кивнула сыну, показывая, что, если хочет, он может уйти, оставив ее на попечении графа Валмона. Она прекрасно знала, как ненавидит ее сын балы, настолько, что сбегает оттуда при первой же возможности. Но как он умудряется при этом сохранять репутацию блестящего кавалера и одного из самых желанных гостей, даже для нее оставалось загадкой. Эмиль тут же вежливо раскланялся с хозяевами и покинул особняк, умудрившись ни разу не попасться в цепкие коготки придворных дам, весь вечер искавших его общества.
Он сбежал по ступеням, нетерпеливо дождался, когда слуга приведет его жеребца, взлетел в седло и почти мгновенно слился с темнотой подступающей ночи, пустив коня рысью. Он остановился только возле великолепного сада, разбитого возле чьего-то роскошного особняка. Эмиль спешился, помедлил чуть-чуть, прислушиваясь, а затем буквально перелетел через забор, мягко приземлившись с другой стороны. Савиньяк уверенно двинулся вперед, петляя между аккуратными клумбами и декоративными кустарниками, пока не нашел то, что искал. Сирень в Олларии только еще начала расцветать, но здесь она уже распустилась: белые, бледно-фиолетовые, почти пурпурные цветочные облака, - так и льнули к рукам, соблазняя забиться в них лицом, вдыхая тонкий, пленительный аромат. Наломав полную охапку ветвей, Эмиль двинулся в обратный путь.

Через некоторое время он оказался возле родового особняка, стены которого украшала лепнина. Ею всегда было очень удобно пользоваться, чтобы беспрепятственно, и главное, тайно покидать дом и возвращаться в него же после таких вот ночных вылазок. Мальчишески улыбнувшись, Миль начал «восхождение». И вот он уже застыл на подоконнике, всматриваясь в темноту, наполнявшую кабинет Неля, через полуоткрытое окно, и решая влезть или нет. Пару минут ничего не происходило, но затем он услышал легкий шорох и стук упавшей на пол бутылки, решительно распахнул окно и влез в комнату, стараясь не свалиться на пол самому и не уронить букет. Глаза постепенно привыкли к темноте, и Эмиль разглядел застывшую в кресле странно одинокую фигуру брата. Тот, задумавшись, явно не заметил проникновение в комнату. Миль тихо подкрался к Нелю и уронил букет тому на колени, прошептав на ухо: «Эта ночь слишком хороша, чтобы проводить ее в одиночестве, Ли». Лионель вздрогнул, рука инстинктивно потянулась к эфесу отсутствующей в данный момент шпаги.
- Милле? – шепнул он.
- Прости, - легкий поцелуй в висок, и не понять, за что просит прощения: за глупую ссору или за то, что напугал.
Он осторожно отнял у Неля бокал и поставил его на стол, туда же положил сирень, отломив маленькую веточку, сплошь покрытую нежными цветами, заправил ее за ухо брату.
- Красивый, - тихо прошептал он и поцеловал, чувствуя, как тот, наконец, расслабился.
Лионель, все так же молча, притянул его в свои объятия, зарываясь лицом в волосы. Эмиль лишь покорно прижался, зная, что утром найдет темные полукружья синяков и закрыл глаза, подставляя лицо под легкий скользящие поцелуи: веки, виски, щеки. Волосы щекочут нос, и он улыбается, а Нель ловит эту улыбку в плен своих губ и не отпускает до тех пор, пока брат не вцепляется в плечи, то ли притягивая его ближе, то ли отталкивая, а затем гладит по волосам, успокаивая, и заглядывает в глаза, спрашивая: да - нет?
Эмиль тянет за узел шейного платка, развязывая: да. Кресло слишком узкое, слишком мало места, они мешают друг другу, жадно целуются, то и дело сталкиваясь зубами, будто им снова пятнадцать лет, смеются, пьянея от запаха сирени, от разгоряченной кожи под пальцами, от насмешливой нежности в темных, шальных глазах, от жара ладоней, скользящих по телу и шелковой прохлады ветерка, пробравшегося через распахнутое окно. Белый атлас рубашки, светлым пятном разлившийся на полу, перечеркнут черным – тихо звякнув, падает кожаный ремень, лунный свет, отражаясь в серебряной поверхности бляшки, играет бликами, сплетаясь с изящной вязью теней на обтянутых синей парчой стенах. Тихий стон тонет в настойчивом поцелуе, лепестки путаются в разметавшихся золотистых прядях, шепот – сладкий, успокаивающий, почти умоляющий – на ухо, пальцы сплетаются, движения подчиняются единому ритму, губы приоткрываются, ловя воздух, один на двоих. Где-то глубоко разгорается голодное пламя, и хочется больше: поцелуев, прикосновений - ближе, глубже, сильнее – до синяков, до криков, до дрожи, чтобы утонуть в раскаленном, слепящем наслаждении, белой вспышке, вознестись и упасть, вдвоем, всегда вдвоем. И вглядываясь в отражение собственного лица, шептать что-то бессмысленное и нежное: «никому», «твой» и «вечно», «вечно» - обещая и принимая обещания. А потом лежать, прижавшись, лениво перебирая светлые волосы, подставляя лицо под неспешные поцелуи и слушать биение сердца рядом, становящееся все более спокойным и размеренным, и молчать или говорить – неважно, им никогда не были важны слова, чтобы понять друг друга.

- Смотри, шесть лепестков, - Нель крутит в пальцах цветок. – Говорят, если его съесть и загадать желание, то оно обязательно сбудется.
- Правда? Тогда я знаю, что стоит попросить, - и сладость поцелуя искупает горечь сирени на языке.

@темы: Ричард Окделл, Валентин Придд, Лионель Савиньяк, Катарина Ариго, Эмиль Савиньяк, фанфики, Рокэ Алва

---

набор драбблов

[Ms. Ada]

Собрание драбблов за длительное время. Одна история про братьев Савиньяков, остальное АлваДики.


На двоих

Савиньяки

Кто не отдал бы жизнь за брата? Савиньякам не страшно, что один из них уйдет раньше другого. Это ничего.
Эмиль с детства любил помахать шпагой, Ли обожал дразнить гусей. Так и взрослели.
Теперь один в любой момент может найти кончину на войне, другого тоже жаждут насадить на вертел дриксы.
Лионель, бывает так, просыпается в столице среди ночи, из-за того, что левая рука болит и ноет, за окнами, как правило, гроза. Брат получил это ранение примерно года четыре как, с тех пор оба они отменно предсказывают изменения погоды. Эмиль всегда отказывается от прежде обожаемой Слезы - тех пор как Лионеля неудачно отравили, подсыпав яд в любимое вино, граф Лакдеми тоже не переносит белого.
Когда один из них уйдет, другому будет нужно остаться, и поэтому они спешат делиться всем - ранами, ядами, любовями, смертями...
Эмиль хмыкает: "Брось, у нас общие раны. Когда тебе отрубят голову, ты думаешь, что мне будет больно глотать? Меня не станет".
Ли улыбается: "Брось, у нас больше общего, чем раны. А когда тебя не станет, ты станешь мной".
"Или ты станешь мной".

Однажды похоронят одного - другой не явится на похороны, чтобы...
Однажды молодой Дорак увидит, как из глаз кансильера навсегда уходит жесткая, едва заметная ехидца и появляется отчаянная лихость.
Или однажды Росио заметит, как вглядывается - как вчитывается - в противника, вместо того, чтобы лететь в атаку, Милле.
...чтобы прийти к могиле уже после, когда не будет никого, сказать "покойся с миром", прибавив собственное имя.

"Хорошо".

Кто не отдал бы жизнь за брата? А у Савиньяков есть способ это сделать. Только свой.


*****

Тост за короля

Алвадик

- Пить, конечно, меньше надо, эр Рокэ... - герцог Окделл с отвращением глядел на бокал в своей руке. Его мутило, - но на трезвую голову вы мне не чудитесь...
Сочтя, видимо, объяснение достаточным, Повелитель Скал залпом опрокинул в себя содержимое бокала.
- Вот, стало быть, ради чего такие жертвы - с усталой злостью усмехнулся его гость, подхватывая выпавший из ослабевшей руки герцога Окделла бокал. - Не думал, что вам так дорого общество бывшего эра.
- Дорого? - тот вскинул голову, прищуривая покрасневшие глаза, - Нет... мне дорог мой король. А вы... просто уж лучше так вот, чем на самом деле.
- Трус, - усмехается на это Рокэ. - Впрочем, не могу сказать, что сам никогда не боялся тех, кому был дорог...
- Дорог? - Ричард зажмуривается и начинает зло, отчаянно смеяться.
Рокэ кивает одобрительно - мальчишка учится пить именно так как нужно, чтобы быть откровенным с собой, да еще и начинает при этом выглядеть почти пристойно - Рокэ дольше приобретал все эти навыки, но Дику повезло взрослеть в дурное время на Изломе. Пожалуй, скоро он научится справляться с собой и в трезвом состоянии. Жаль только, у Рокэ больше не найдется времени учить.
- Ну что же, герцог, если захотите меня увидеть - приходите трезвым и наяву. Шляться по вашим снам мне больше недосуг. Если не струсишь.
Ричард молчит, опустив голову. Конечно, он не придет - ни в Ноху, ни потом... Оно и хорошо - дел слишком много.
Алва, помедлив, запускает руку в чистые, несмотря на в целом чрезвычайно запущенный вид Дика, волосы и тянет, заставляя того взглянуть на себя:
- И однако, герцог, учитесь жить с открытыми глазами. пить надо меньше если уж не ради собственной гордости, то ради... короля, - последнее он произносит, криво усмехаясь и с удивлением видит похожую усмешку.
- Альдо мой друг... Я видел завещание... не важно. Ладно, буду пить меньше ради... короля.

***

Проклятия

алвадик

Проклятия... можно смеяться, право.

Боги ведут ведущего Богов - странную присказку древних гальтариев Рокэ понимал именно так. Окделлу не было нужды приносить клятвы или призывать Абвениев в свидетели своих слов и поступков - кто-то или что-то и без того всегда витало возле этого юноши, и каждый его шаг будил к жизни дремавшие вулканы, а он все шел, не замечая их. Это казалось совпадениями, но...
Окделл в Олларии? Мелкая сошка, мальчик, провинциальный дурачок. Но вся столица уже кипит, кому-то для чего-то нужно стрелять в мальчишку, ждать его в засадах, Ее Величество немедля уделяет юноше все возможное внимание, Дорак интересуется, Штанцлер настороже... и Алва, не собиравшийся особо парнем заниматься, зачем-то учит Дика фехтовать.
Окделл желает исповедаться? В итоге святой отец будет спасаться в его доме - формально, в доме Рокэ, но силе, ведуей юношу, нет дела до формальностей.
Окделл завел приятеля. К бедняге нужно немедля присмотреться, точно зная что точка натяжения пришлась именно на него.
Ракан пришел в Олларию. Что Окделл будет с ним рядом, сомнений нет. Бедняга мертв? Ах, ну и где был Окделл?
Не то чтобы Алва об этом часто думал. Он просто это чувствовал, всегда.
Помнил легенду, сказку о двух братьях. Один все, чего он касался, превращал в чистое золото. Рокэ так часто говорили, что ему удастся все, за что он не возьмется... Никто не понимал, что старший брат был проклят - золото, конечно, славный спутник, но друг негодный...
А другой брат обращал все, на что только заглядится, в мертвый камень.
И так и было.
Дикон хочет быть оруженосцем Килеана? Дикон привязался к Феншо? Дикон благоговеет перед святым отцом? Дикон в восторге от "эра Рокэ"? Дикон безоглядно швыряет собственную честь и разум под ноги анаксу? Дик до безумия влюблен в Ее Величество...
И где же они все?
Выжил, пожалуй, только Рокэ, да и то...
А все из лучших побуждений... Бедный парень, он вызывал порой соблазн убить его, чтобы не мучился... Рука не поднималась.
Да и увидел Алва, как неумолимо стирают в крошку тех, кто поднимает руку на Окделла - любимую игрушку то ли Создателя, а то ли Леворукого...
Оноре тоже, кстати, был из них - тех, кого любят Боги. Но у Оноре хватало... святости, может быть. Чутья, соображения - выбирать тех богов, кто не желал играть людскими жизнями. И все же, стоило появиться Оноре в столице, стоило потетешкаться с талигскими детьми, вулкан и здесь проснулся в полной мощи.
Но Ричард никогда не был ни мудр и ни свят... Хотя что-то такое в парне было. Болезненная честность, очень близкая к той, которой страдал и его бывший монсеньор.

Рокэ был небольшого мнения как о людях, так и о людских талантах - но это самомнение людское! Да, Штанцлер мог послать мальчишку убивать своего эра, да, "анакс" лепил из Дикона все, что ему было угодно, управлять парнем могли все... Но, что занятно... живым выходил только Дикон. Если Дик - любимая игрушка, то другие казались лишь разменными монетами...
Да, люди много воображают о себе. Рокэ, спасая убийцу королевы от суда, не мнил себя за благодетеля, знал, что иначе он поплатится - чужими, нужными ему жизнями. У Рокэ тоже частенько умирали те, в кого он влюблялся...
Таким любить нельзя. Опасно для предмета.

Ричард Окделл смотрит на своего бывшего эра с тоской затравленного сворой шатуна. Он ни во что уже и никому не верит.
Проклятия... можно смеяться, если хватит безумия и храбрости. У Рокэ всегда в избытке было этих чудных свойств.
- Зачем вы пощадили меня, сударь? Какой вам прок? - у герцога Окделла запеклись губы, под глазами чернота.
Проклятия... их как-то слишком много. Проклятий и благословений - все равно. И что-то как-то надо с этим делать...
Тонкие - тоньше и бледней чем прежде - пальцы кэналлийца запутываются в отросших русых волосах, расчесывая - раз не растрепать их.
- Спокойней, юноша. Теперь все хорошо.
Проклятия... которое сильнее?

***

Глупое чувство

АлваДик (возможно), АУ

Терпеть не выношу прощальных писем. Вам интересно, почему? Не интересно, полагаю, но я ведь все равно вам объясню, хотя бы, чтобы в должной степени разбавить важные сведения стонами любви и прочей чепухой - иначе это будет отчет, а не прощальное письмо отвергнутого и несчастного влюбленного.
Так вот. Знаете, как-то раз я попал в плен. Не удивляйтесь. Попасть в плен просто, если ты военный, командует тобой кто-то безмозглый, а ты достаточно хорош в бою, чтобы не дать себя прирезать. Ритуальные самоубийства из моды вышли, так что...
Там, в плену был со мной молодой теньент, а у теньента были родители, братья и сестры, милая невеста, кто-то еще... а на рассвете нас ждала быстрая казнь. Возможностей бежать было довольно много, но никто из нас ими не пользовался. Мне было, признаться, попросту лень, а молодому человеку это, похоже, в голову не приходило. Я его прекрасно понимал - сочинять столько героических прощальных писем, любимой обязательно еще и сонет необходимо было написать - да о спасении ли уж тут было думать, право! Я искренне старался как-нибудь облегчить его страдания и даже написать сонет вместо него - хуже от моего вмешательства творение не стало и это вам о многом скажет. Ну, что вам сказать... захватчики наши не знали, что и делать с такой добычей (им тогда, похоже, улыбалась Ее Величество Удача) и всю ночь судили да рядили... о чем-то меня спрашивали, даже пытки какие-то невнятные изобрели. Конечно я как честный негодяй, мерзавец, etc. им честно предоставил все сведения, коими располагал... потом и те, коими не располагал... К утру у них возникли разногласия, о нашей казни как-то позабыли, потом явилось наше подкрепление. К чему я? Так вот, ворох прощальных писем был готов, а юноше было решительно нечем заняться - утро уже минуло, а нас все не казнили... ужасно, согласитесь? Думать о спасении после всего, что он понаписал, было недостойно героя, а мои намеки, что он еще успеет посмеяться над нашими сонетами, ему казались малодушием и трусостью. Что вам сказать? Когда я возвратился с очередного своего допроса, плавно и чинно перетекшего в пирушку с тонто, песнями и драками, тот юноша был мертв - безделье враг томящихся влюбленных.
Поэтому, если уж и пишу я к вам, любезный герцог, то не для того, чтобы вы получили сомнительное удовольствие прочесть мои столь же сомнительных достоинств вирши и эпистолы.
Просто есть у томящихся влюбленных, приговоренных к смерти, одна общая, парадоксальная и романтичная черта.
Покуда есть, кому писать - дотоле они живы.

****************

Tocar, tocar!

Алва, Дик, ОЖП, АУ

- Играй, играй, отец!
Она танцует.
Ветер несет от моря соль и крики чаек, босые ноги ее весело и звонко шлепают по лениво остывающим от солнца плитам внутреннего двора - что горячее сейчас - пятки или плиты?
- Играй, играй, отец!
Она танцует.
Яркие, пышные воланы ее черного в синие маки платья рассекают воздух шальными птицами ее герба, тонкие руки ее мечутся и вьются, и ловко заплетают бриз как гривы вольных коней.
- Играй, играй, отец!
Она танцует.
Ей не сравнялось и четырнадцати лет, он ломка и неуклюжа словно жеребенок, ворот сползает с ее хрупких белых плеч, она хохочет во все горло, позволяя плетям смоляных кос стегать по нежной коже, она хохочет, хлопает в ладоши:
- Играй, играй, отец!!!
Поет гитара, поет дальнее море, поют плиты, поют чайки и ласточки, и низко, хрипло разносится над Алвасете его голос - когда она танцует, как же Ворон может не спеть о своей гордости, своей красе и дочке?
Она танцует и горит шальной Закат в небесно-синих девичьих глазах.





Она танцует и не замечает, как, притаившись возле двери, немо, неотрывно глядя на них, полубезумно раздувает ноздри вздорного возраста дворянчик, более всего похожий на молоденького дикого бычка.
- Tocar, tocar, tata! (1)
- Basta, Carmen. Вы что-нибудь хотели, юноша?
И чудо блекнет и выцветает на глазах. Растерянно хлопает черными ресницами вдруг начавшая зябнуть девочка, глядит чуть искоса на юношу, и крепко укутывает плечики в алатскую расшитую серебряными нитями взрослую шаль. И белоснежные колонны Алвасете где-то невыразимо далеко от этой серой грубой Олларии, и залитый закатным солнцем внутренний двор оказывается гостиной, и веселый, счастливый соберано, зло прищурясь, глядит на северного одинокого звереныша, одним лишь взглядом объявляя, что убьёт за лишний жест, за непочтительное слово.
А юноша не может оторвать прозрачных глаз от герцогини Алва, звездочки Кэналлоа... и не может больше, не может больше ничего.
Нет ни фонтана; ни мерзкой сцены, навсегда запавшей в душу влюбленного, и ни самой любви; ни женщины нет, ни святой; ни старика, ни его слов... Есть синие глаза Кармен Алва, утром приговоренной герцогом Окделлом к сиротству как когда-то был приговорен он сам ее отцом.
Но эта месть уже слишком страшна.
Судорожно - просто иначе и не выйдет - поклониться.
Нажать на молнию два раза, чтобы яд остался там - на теплых плитах Алвасете.
Подломиться на колено:
- Эрэа, я ваш преданный слуга.
И герцогиня Алва осторожно принимает с его ладони алый перстень - очевидно, вкупе с сердцем.
- Ahora tengo un novio, padre! (2) - смеется она. - Por favor, tocar, tocar!
Она танцует - без гитары, только под музыку счастливого детского смеха. Алого рубина больше не видно, словно растворился в крови заката, но все ярче в полумраке сияют синие прекрасные глаза.


____________________
1 - Играй, играй, папа!
2 - Теперь у меня есть жених, отец!

**************

Рокэ, звезды и ромашки

АлваДик

Алва, оказывается, любит ромашки и звездное небо. По крайней мере, Айрис говорит так, когда приходит в его сны. Во сне он мертв, Айрис, внезапно для живых на самом деле вышла за Рокэ, стала герцогиней Алва.
Она приходит на могилу к Дику, приносит белые ромашки, говорит с надгробным камнем, иногда приводит Эдит и Дейдри, или маленьких детей - она простила в его сне, простила Дика.
Она рассказывает брату о супруге, о том, как счастлива, как славно в Кэналлоа, как на деревьях растут алые цветы, прекрасные как драгоценности, но Рокэ любит ромашки - представляешь, Дикон?..
Однажды Дику снится тот же сон на новый лад. Он так же мертв, вокруг заброшенной могилы его ночь, полная звезд, но у надгробия нет Айрис, а сидит с горькой, злой улыбкой монсеньор. Он ничего не говорит, он рвет букетик подвядших за день полевых ромашек, который принесла ему сестра, рвет лепестки, стебли и листья в крошку, растирает в мелкую, буйно пахнущую кашицу, смеется, потом встает, старательно втоптав остатки бедного букетика в траву, и удаляется, не поглядев на звезды.
С тех пор Дику не снится ничего. Может, поэтому, он доживает до Излома.

Алва терпеть не может белые цветы с солоноватым запахом лекарства. Когда-то, в другой жизни, он был равнодушен. Полезная, пахучая трава, удобная для милых девичьих гаданий. Потом, в каких-то грезах наяву, он обожал эти цветы - точнее, забавного щенка, бодро топтавшего степи Варасты с потихоньку шутливо заткнутой в русые лохмы его другом метелкой чахленьких аптекарских цветков - у Феншо были странные порывы, впрочем, юный Окделл, сообразительный как и всегда, и не заметил.
Потом Алва возненавидел их, когда один сон за другим спешил куда-то к границе с Гаунау к одинокой заброшенной могиле, на которой лежат цветы, и знал, что если их не уничтожить - Дикон не проснется. Что ему было вообще за дело до господина бывшего оруженосца? Зажигались звезды и Рокэ засыпал, чтобы спасти... Снов больше нет. Их нет вплоть до Излома, а потом Дикон объявляется у Башни, за левым ухом стебелек ромашки и ничего не нужно говорить.
Звездное небо, Ричард и ромашки... после Излома Алва снова может их любить.

****************

Память

АлваДик

Одного один призвал.
Ричард.
Одного один назвал.
Ричард.
Одного один не ждал...
Ричард.
Разбивается бокал...
Ри...

- Ричард...
Он произносит это имя очень нежно, как никогда не произнес бы, если б кто-то мог его слышать. Впрочем, это и не имя уже, а название, скорее.
Имя - уюта, смеха, счастья. Слишком глупо, но хоть себе-то можно не травить скабрезных баек, прикрывая правду...
- Ри-и-ичард... - название нелепости и смеха, гордо закушенной губы и серых глаз, и обожающего взгляда исподлобья.
- Ри-и-ича-а-ард... - дрожанье рук и храбро вскинутая голова, глупый клинок и алое кольцо.
Дик не вернется и не надо его ждать, сам оттолкнул, бросил на Эпинэ, позволил остатся одному наедине с молодой дуростью. Так лучше самому восторженному идиоту - и показательный урок, и шанс на жизнь.
Но почему все время чудится теперь неловко мнущийся за дверью юный мальчик?
Алва, прикончив свой бокал, смежает веки. Приснись мне, сероглазая беда.



И вот тогда-то в двери и стучатся. Он открывает. Верная прислуга крепко спит.
- Ричард! - а ведь хотелось просто быть сентиментальным.
С такой болезнью все-таки смириться легче, чем с этим.
Ричард Окделл входит кабинет и свечи гаснут, верная гитара кричит и стонет, когда лопаются струны. Ричард глядит в угол, где плачет инструмент, испуганно и виновато, и внезапно Рокэ чувствует прежнее спокойствие, а губы опять кривятся в издевательской улыбке:
- Юноша, вам бы только разрушать.
Дикон закусывает совершенно голубые, как от мороза или смерти, губы и опускает инеистые ресницы.
- Вас лишь за смертью оставлять! - смеется Алва.
И просыпается от звона хрусталя. Струны уже молчат, Дикона нет...
Дикона нет.
И Рокэ Алва тихо, люто воет, сознавая, что случилось, стонет одно-единственное слово:
- Ричард! Ри-и-и-и-и...

***************

Усталость

алвадик, АУ

Вечер сегодня пьян от "Черной крови" и от непролитых в детстве горячих слез.
Они одни.

Ричарда до сих пор трясет, он судорожно тянет себя за волосы, отбрасывая их, и тут же прячет бледное лицо от эра Рокэ, отворачивая и склоняя его так, что шелковые прядки прилипают к мокрым щекам.
Они совсем одни.
"Эр Рокэ, расскажите, как он умер?"
Эр Рокэ молча пьет. Вопрос задан давно, но все звучит, хотя ответ - бессмысленный, трусливый, уже произнесен и даже принят.
"Линия, от удара в сердце".
Что с того?
"Рокэ, как умер мой отец?"
Зачем вам, Ричард?
Мои слова пусты. Если хотите представить его смерть - просто взгляните в темное зеркало, справа от вас. В неверном свете огня в камине и свечей оно покажет вам образ рыцаря - решительный и горький, оно покажет вам бесстрашие и стыд, оно покажет светлые глаза, высокий лоб, отросшие в походе темные волосы - там будет герцог Окделл, такой же как и тот, что приходил убить или погибнуть - точно так же. Взгляните в зеркало - там образ скорой смерти. Так выглядел эр Эгмонт перед ней.

Вечер сегодня болен от вины.
Ричард судорожно прижался к ногам эра, обнял свои колени, стиснул зубы, и он не плачет, ни за что.
"Эр Рокэ, расскажите о Ренквахе".
"Это была война".
Пустая ложь.
В Ренквахе было так же как и здесь. Друзья, семья, союзники и братья - и не была врага, а только топь на каждый шаг... шаг в сторону - предатель. В любую сторону. Да, так же, как и вы.
"Рокэ... как это было - там, в Ренквахе?"
Ричард, ну что сказать вам? Вы же знаете, как было. Так же, как с вами этим вечером, сейчас.
Были запутавшиеся в долгах, веках и клятвах сыны Отечества - и двое сыновей одной страны на одной Линии - не ровня, и не родня, вырванные с корнями из земли, но так и не отпущенные ею...

"Эр Рокэ..."
"Расскажите о Надоре".

Вечер сегодня черен от тоски.
Ричард глядит в узор ковра, совсем не видя его сплетений и сплетений судеб, и ничего не может говорить. В Надоре у него враги-родные, долги, века, разрытая земля его могилы... Подсыхают корни - теперь он тоже вырван из земли.

"Нет, Рокэ, расскажи... о Кэналлоа".
"Я лучше отвезу тебя".
Терпи.

Вечер сегодня грешен от любви.
Двое - не сын и не отец, не ровня, не родные, а просто двое, у которых нет другого дома кроме этого - с камином, другого будущего, кроме скорого Излома, другой семьи, кроме друг друга - и врагов, своих, чужих, родной и дурной крови...
"Рокэ, пожалуйста, хоть что-то расскажи"...

У Ричарда легкие волосы, под пальцами такие теплые. У Рокэ совершенно чужие мысли и пустая голова. Пустая как непролитые слезы, не выпитое им вино, не сказанное им...
"Рокэ, хоть что-то о себе мне расскажи".
"Ты все обо мне знаешь".
Я такой же, как ты, нас двое, мы совсем одни... Ты все обо мне знаешь - извини.
Если так хочешь, справа от тебя...

Ричард глядит огромными глазами, храбро целует крепкое запястье все-таки не ударившей руки. Слез больше нет, как и в вине нет яда, или же, как нет ни слова правды в Штанцлеровой лжи, и как нет смысла в их вопросах и ответах.
Они одни. И хотят быть одни.

Вечер сегодня вечен - до зари.
"Эр Рокэ"...
Не вопрос. Рефреном - просто:
"Рокэ".
Не важно. Ничего не говори.

@темы: Ричард Окделл, Лионель Савиньяк, Эмиль Савиньяк, фанфики, Рокэ Алва

---

Вопрос доверия

[Ms. Ada]

Название: Вопрос доверия
Автор: KoriTora
Бета: ворд
Жанр: romans, angst
Статус: закончен
Рейтинг: R
Герои: АлваДик. Савиньяки мимо пролетали.
Отказы: вселенная и герои принадлежат В.В. Камше
Содержание: поигралась с историей об отравлении. Ничем хорошим это не закончилось.



Эмиль играет с шелковым платочком - память о некой ласковой эрэа, которая сегодня на рассвете будила его поцелуями.
- И что за блажь, не ночевать в чужих постелях? - бормочет он, а Лионель, недавно весело смеявшийся, вдруг морщится, будто глотнул какой-то дряни:
- Все не так...


***

- Юноша, если хотите спать, идите в свою комнату.
- Вовсе нет!
- Я вам поверю, если вы откроете глаза.
Глаза открыть невероятно трудно, но Ричард это делает и, чтобы хоть как-то усыпить бдительность эра, придвигается и начинает неуверенно поглаживать худой живот, потом плечо, ладонь спускается на грудь. Страшно и стыдно - Дикон редко предлагает сам, мысль о том, что он на самом деле, в точности как Джастин Придд, спит с Алвой, позоря память об отце и свое имя, все еще сковывает его тело, придавая движениям судорожную отчаянность. Но хочется поверить - Алва не собирается рассказывать о них, как он сказал: "вы полагаете, мне больше нечем похвастать, кроме того, что я по пьяни опустился до совращения собственного оруженосца? Уверяю, я дорожу своей репутацией человека с, пусть извращенным, но хорошим вкусом". Гнев и обида были страшные, конечно - мало того, что им попользовались, словно... мало того, что он позволил это... так им еще и, походя, пренебрегли, открыто заявив, что герцог Окделл даже в подстилки недостаточно хорош!

- Вы, я смотрю, полны энтузиазма, - лениво тянет Алва, но оруженосец молчит в ответ, наоборот, дотягивается и начинает покрывать лицо Рокэ короткими, без капли чувственности поцелуями, сосредоточенно и очень напряженно.

Странно, что после этого никто не заподозрил о происшедшем. До - были и слухи, и сплетни, и волнения Ее Величества - как стыдно теперь обманывать ее, стыдно смотреть в ее глаза и Дикон избегает ее, как может, отговариваясь от встреч с Катари - и предупреждения эра Августа - Дикон ненавидит себя, но лжет эру Августу, лжет прямо в глаза, а где-то глубоко внутри как будто все каменеет при одной лишь мысли, что кансильер и матушка узнают, - и дуэль с Эстебаном и эта отсылка к Капуйль-Гизайлям... А потом много крепкого вина, хриплые песни Алвы и его же грубые поцелуи, без малейшего труда заставившие все еще не отошедшие от первого в жизни блаженства тело снова отозваться - а Дика потерять остатки чести.

Когда он, наконец, решается коснуться губами губ, Алва уже бросил смеяться, дышит поверхностно и слишком тихо, носом, жмурясь и подставляя под сухие поцелуи лицо и шею.

Повторения той ночи быть не должно было, и не могло - и герцог Окделл вызвал своего эра на дуэль, мечтая больше умереть, чем одержать победу. И все же смутно представлялся в ночь перед дуэлью мертвый, холодный, с белыми губами Рокэ Алва на мостовой двора... И мысль об отмщении за смерть Эгмонта Окделла стала позорной ложью.


Ричард не может отступать - даже в грехе и мерзости, но он не будет трусом! Он прижимается всем телом, осторожно проводя языком по губам Алвы, мысленно проклиная себя, опускает руку вниз и накрывает ладонью естество своего монсеньора и кэналлийского убийцы.

На рассвете Рокэ вышел веселый, свежий, с явно все еще влажными после умывания черными волосами - Дикона мутило, когда он вспоминал, как эти волосы падали на его лицо, щекоча в ритме общих движений - со шпагой наголо. Тупой, учебной шпагой, против острой рапиры Дика. Ричард отказался так драться. Вспоминать об этом было опять же стыдно - и слава Создателю только, что горло у него перехватило, и он не смог кричать. Дик, задыхаясь, клялся, что все равно убьет его однажды, заявлял, что никого подлее Рокэ Алвы нет и не может быть, что если монсеньеру угодно насмехаться, то однажды Ричард сумеет отомстить за каждую насмешку. Но Рокэ не смеялся.
Он сказал:
"Ваш долг велит мстить за поруганную честь? Немного удовольствия, на волос расширившийся взгляд слепого котенка - не стану утомлять вас объяснениями, что я повода для столь безудержного горя здесь не вижу. Мои причины более просты - я взял на себя, кошки меня знают зачем, заботу о провинциальном недоросле и сам же и навредил ему, хотя и был осведомлен о его прелестном ханжестве. Как выразился бы покойный соберано Алваро - глупость заслуживает трепки. Ваши шансы в сравнении с моим уровнем фехтования ничтожны, но выходить к вам вовсе безоружным вдвойне бессмысленно, поскольку дорожа осколками ваших сияющих доспехов, подаренных вам некогда вашей наивностью, вы в этом случае точно уж откажетесь сражаться - хотя и в этом случае, шансов у вас было бы мало. Так что, сударь, желаете дуэли - получайте. А не осмелитесь - так я вас отхлещу вот этой шпагой как капризного ребенка".

Рокэ следит из-под прикрытых век, дышит сквозь зубы, улыбаясь непонятно чему, закидывая руки за голову, выгибаясь навстречу рукам Дика. Ричард думает о черных львах, которых никогда не видел, оглаживая эра как кота, мелькает сумасшедшая какая-то мысль о том, чтоб утвердить над Рокэ власть не шпагой, а иначе... Мысль возбуждает и обжигает новым, совершенно иным стыдом, чем тот, с которым Ричард уже привык существовать: если у Алвы на самом деле нет желания унизить его, Ричарда, то как может он думать об этом? Странно, но в такие моменты Алва почему-то представлялся Дику невиннее и чище Катарины - не то что Ричарда. Алва не лицемерил и грешил, он просто брал от жизни все, что она была согласна ему дать. От жизни, женщин, своего оруженосца... И отказать ему никто не мог не потому, что он умел принудить, а потому что когда на тебя глядят с таким желанием в синих, почти по-женски изумительно красивых глазах - разве захочешь отказать?

Ричард все-таки поднял тогда рапиру - чтобы защищаться, поскольку хлещущие по бокам удары были обидны до потери памяти. Рапира очень быстро, звякнув, легла на мостовую. Алва вынудил поднять, потом еще раз... каждый раз Дик получал удар по ягодицам узкой гибкой полосой металла, и это было больно и обидно, а Алва хохотал и издевался... и был момент, когда Ричард, смятенный нелепостью происходящего, уставился на эра и спросил его:
"Зачем?"
Уже без злобы, почему-то даже без стыда. Просто хотел понять.
"Чтобы вы прекратили разменивать свою единственную жизнь на мелочи вроде такого, несомненно, важного вопроса о том с кем именно вы спите. Вы готовы отказаться от будущего, от возможности добиться чего-то, быть полезным для своей страны, поднять свою семью из той канавы, куда ее загнала в точности такая же любовь к громким бессмысленным словам других людей так называемой чести... желаете дуэли? Что вы сверкаете глазами? Да сверкайте, вас это украшает... ...Вы все это готовы пустить кошкам Леворукого под хвост лишь потому, что получили каплю удовольствия вчера и - страшно думать - получили из моих рук? Деньги вы брали не в пример охотнее... Нет, не надейтесь, я не оскорблял вас. Шлюхи умеют делать свое дело, что до вас - то вы просто не в состоянии понять, кто именно использует вас - и не только ваше тело, но и разум, а кто дает вам уж во всяком случае, не меньше, чем получил".
"Я не просил!" - Ричард, за время монолога Ворона, потерявший уже было обретенное спокойствие, но и как будто разом лишившийся всех сил, сумел заставить себя выкрикнуть лишь это - надломленное и бессмысленное... лживое.
"Просили" - Алва, против обыкновения, тоже не улыбался. - "Вы умоляли меня, юноша. Забыл?"

Смелости все-таки хватает ненадолго, но Алва не насмешничает - только гибко переворачивается и заставляет Дика лечь на живот, и тоже долго гладит, без губ, только руками, сильно и спокойно, массируя затылок, вдавливая Дику голову в подушку, и в то же время сильно наминая другой рукой подставленные ягодицы, потом плечи и поясницу, постепенно заставляя принять желаемую позу. Потом входит легко и сильно - нынче ночью это уже второй раз, так что все нетрудно, почти уютно, ласково...

Дальше был кошмар. Ричард не смог смириться с происшедшим, но и погибнуть на дуэли с Алвой было глупо - да и дуэль Алва ему пообещал лишь после того как освободит Дика от клятвы. Зато были уроки фехтования и страшное болезненное напряжение - чего же хотел Алва? Был ли все это хитрый, подлый план, или он просто взял то, что, всего лишь по пьяни пожелал, без задней мысли, действительно не находя в этом дурного? На самом деле ли эр полагает, что обязан заботиться о неизвестно за каким капризом взятом в дом Окделле - или, быть может, он боится, что Люди Чести отомстят, когда узнают, что он сделал с сыном Эгмонта, когда чаша терпения их переполнится?
Но Ричард не желал, чтобы об этом узнала хоть единая душа... Потом Рокэ, полный злой радости, ворвался к нему в спальню и объявил: "Мы едем на войну!" И там, в Варасте, было только хуже: Оскар, бириссцы, вдовая бакранка, Дарама, сель и легкая возможность столкнуть его к закатным кошкам вниз... но они фехтовали каждый день в этом проклятом лагере, Рокэ учил его стрелять, сражаться, правильно заботится о лошади южных кровей, пить крепкое вино так, чтобы быть уверенным, что утром не проснешься в какой-нибудь не той постели... и ласкать. Когда жара и близость окончательно свели его с ума, Дик не запомнил, но он действительно однажды снова оказался "не в той постели", а точней, в руках у Рокэ, и сделал это сам, по доброй воле, хоть и поддавшись иронически-фривольным увещеваниям...

Они лежат, раскинувшись на сбитых простынях, не пытаясь прикоснуться и прикрыться. Молчание и их тяжелое дыхание спорят друг с другом, но ночная тишина неторопливо поглощает Дика.

В Варасте было просто, хорошо, и очень нереально, словно степи, черные башни, вороны, орланы, люди и ызарги - все это было частью огромного душного сна. Хорошего сна. Очень.
И лишь уже попав в Олларию, Дик понял, что сон закончился так, как кончается вино и ночь любви, когда напополам тела, дыхание и вроде, даже души...
В Олларии внезапно оказалось, что рядом с монсеньором нельзя спать.

Рокэ не спит - Дик точно знает это. Он очень хочет заснуть сам, но как назло, дремота словно испарилась. Он лежит и, отвернув лицо от Ворона, считает Закатных кошек наперегонки с вот-вот готовыми раздаться нежеланными словами.

Рокэ не ставил никогда таких условий - просто в армии попадаться на глаза было нельзя, Дикон сам этого боялся...
А здесь было не только это. Дик не знал, что именно случилось, только Рокэ стал чужим. Тот, кого Дик практически простил. Тот, кем он восхищался и в которого почти влюбился, уделял ему теперь внимание от случая к случаю, держал на расстоянии, смеялся втрое обиднее и... Дик не знал, что "и", он просто чувствовал себя непоправимо лишним, мешающим, возможно - надоевшим. Ворон смеялся с Савиньяками и улыбался сыну Арамоны, Рокэ готов был принимать участие в любом, кто подвернется, кроме Дика. Даже королева ждала от Рокэ взгляда и у Дика хватало совести не обвинять ее. О бедном Оскаре он говорить не стал, наверняка тот выдумал взаимность так же как Дикон... Вряд ли Катари желала хоть кого-то, кроме Рокэ. Ричард Окделл ее прекрасно понимал.

Он еще спорил с собой, все еще надеялся. Эр Рокэ, которого он привык звать по имени в постели и монсеньором на людях, не то чтоб совсем забыл оруженосца - все еще бывало, утягивал его то в кресло, то на узенький диван, но Ричард никогда не оставался на ночь в его постели. Когда они начинали засыпать, Ворон все время находил способ прогнать его, отговорившись то предполагаемым явлением Хуана, то тем, что им рано вставать, а рядом с Диком Ворон и сам чувствует некое родство с почтенным родом сов...
Какая разница, казалось бы? Но нет же...

Ворон сказал об этом сам, в ночь после бунта лигистов Лионелю Савиньяку, когда они в традиции военных довольно откровенно обсуждали давних любовниц...
- ...Никогда не оставаться в постели с женщиной, если ты не готов на ней жениться говорил мне Карлос. Подозреваю, он и сам услышал это от Арно, - салют бокалом собеседнику, - но я, как все юнцы, был самым умным, и желания покидать теплые объятья не изъявлял.
- Отец и правда, кажется, говаривал такое, - рассеянно откликнулся Эмиль, тем временем целенаправленно пытающийся напоить Ричарда, ну а тот от белого вина пьянел меньше чем от тревог и напряжения последних нескольких суток.
- И ты убедился в правоте легендарного любовника Талига? - у Лионеля был довольно странный взгляд, или Дику так показалось.
Дику многое тогда казалось, но он точно помнил, что услышал:
- Да, в некий поучительный, но скорбный вечер убедился. Если засыпаешь под чужим присмотром, позволяя беречь свой сон, то открываешь спину - а это вседозволенность, причем, весьма опасная, а значит - просто глупость.
- Доверие, - у эра Лионеля голос звучал почти без интонаций.
- Стало быть, любовь, - кивнул на это Алва. - Разве не жестоко так обнадеживать эрэа, для которой в противном случае есть шанс остаться лишь приятным воспоминанием?
- И открывать ей спину, - с улыбкой повторил эр Лионель.


Ричард лежит, зажмурясь. Может быть, все это ничего не значит. Может быть, список - ошибка эра Августа. Быть может, это неважно, что он с Катариной... Ведь Талигу нужны наследники, а он - подлая мысль - он с ней не ночевал... Как, впрочем...

- Юноша, если вы твердо намерены заснуть, то в вашей комнате извольте это делать, а я еще намереваюсь поработать.
Ричард замирает. Встает с постели, чувствуя как что-то в душе навеки каменеет...
Он не верит. Не подставляет спину, значит, вполне может солгать и сам...
Дик одевается и как-то не глядя открывает перстень над кувшином.
- Хотите пить?
- Пожалуй. Дай мне тоже.
Рокэ, сонно прищурясь, поднимается на локте, тянет руку за Черной Кровью. Поработать, как же...
Дик медлит, глядя, как любовник пьет, потом подносит и собственный бокал к губам. Он не желает жить, и это - посерьезней всех громких слов о подлости и Чести.
- Поставь!

У Рокэ Алвы очень острый взгляд. Ричард Окделл, очнувшись, понимает, что спину ему эр не подставлял, а это значит - ждал его удара.

У Рокэ Алва злой веселый взгляд. И только глубоко внутри что-то живое кровоточит - опять, от детской боли. У Рокэ Алва вся спина в рубцах. Одним сегодня стало больше, но и ладно.


***

- Отец советовал не оставаться на ночь, дабы не опорочить чести дамы, я ведь помню.
- Росио тоже.
- А, вот значит как? - все еще легкомысленно заламывает брови Савиньяк-младший, - брось ты, вы же с Рокэ два лиса, понимаете друг друга с полслова.
- Именно, - Ли вдруг усталым жестом, свойственным Росио, проводит по глазам, - что это мы друг друга понимаем.
Эмиль внезапно прекращает улыбаться.
Потом заталкивает кружевной платочек за обшлаг.

@темы: Ричард Окделл, фанфики, Рокэ Алва

---

[Sumiregava]

Автор: Sumiregava
Персонажи: Леонард Манрик, Пегая кобыла
Жанр: AU
Рейтинг: PG
Дисклеймер: не моё

Самым поганым было то, что он так и не мог вспомнить свое лицо. Пусть дождевая лужа до рассвета – неважное зеркало, но то, что отражалось он узнать не сумел, а что должно бы отражаться – не помнил. Имя, тоже забытое, в сравнении с этим казалось не важным, но при любой попытке вспомнить лицо виски наливались тупой тяжестью, а в памяти начинали ворочаться обрывки разговоров, взглядов, незнакомые лица, дождь… Ну а значит, не стоит и пытаться, и скоро все само станет на место, как это обычно бывало после попойки.
О, хоть что-то уже вспомнил!
Мужчина выпрямился, потер шею и побултыхал в луже босой ногой. Подождал, пока поверхность успокоится, и снова с надеждой уставился на прекратившее плясать отражение – снова безрезультатно. Зеркало, зеркало бы найти… И человека. Человек нужнее. Как же его звали?..
За спиной приглушенно всхрапнуло и мужчина резко развернулся. Но это оказалась тощая пегая кобылка с нестриженной гривой, провисшей спиной и лохматой челкой. Стояла и смотрела, как он убирает с лица перепутанные мокрые пряди, липнущие к коже.
Свет издыхающей луны прихотливо обливал лошадь, придавая ей на редкость лишайный вид. Кобыла тихонечко всхрапнула и двинулась к мужчине, тот поспешно отступил, понадеявшись, что она заметила лужи и решила напиться. Не хотела, свернула прямиком к нему и остановилась только получив по лбу комком грязи. Предыдущие два уже стекали с крупа и гривы, почти, впрочем, вид лошади не портя – куда уж хуже…
Мужчина был свято уверен, что лошадей любит, но эта и на лошадь-то не тянула! Наверняка убрела с какой-то фермы, воспользовавшись… чем? Был какой-то переполох, а, может, и бунт… Но он закончился, а хозяева спохватятся, кинутся искать свою сдыхоть, увидят рядом с оборванцем и намнут ему бока. Надежду, что ему кто-то поверит, что он просто мимо проходил, мужчина отмел сразу.
-Пошла! А ну, пошла!
Очередной комок земли хлюпнулся около копыт лошаденки. Махнув хвостом и смирившись, видимо, с неизбежным, та развернулась и затрусила прочь. Мужчина перевел дух («Победа!») как вдруг на него ворохом мокрых листьев обрушился мир. Мертвенный свет поблек, словно луна, освещавшая все, как свечи в бальном зале королевского дворца, резкий порыв ветра рванул за волосы, бросив в лицо запах гари, сырой земли, крови и чего-то грязного, горелого. Мокрая насквозь одежда липла к телу, сковывая движения и ни кошки не грела, ноги резко по щиколотки ушли в жидкую грязь на краю лужи.
Мужчина с ругательством выбрался на пригорок где казалось посуше, старательно выбирая, куда ступает – пальцев ног он уже не чувствовал. Пальцы рук солидарно не гнулись, словно находясь в коконе холода – не осеннего дождливого, а словно торкский мороз в Эпине ударил, да не по раскисшей земле, а только по нему одному! Надо бы найти одежду и сапоги, пока ноги совсем не отвалились – и одного человека. Обязательно надо. Непременно… что-то сказать ему? Сделать? Увидеть?
Нужного имени он – как и своего – не вспомнил, но куда идти знал. И сколько – к сожалению, тоже. Откуда-то.
Стало светлее, но не легче и, разумеется, не теплей. Лошаденка стояла в нескольких десятках бье от него, понуро свесив заляпанную морду (мужчина внезапно устыдился за недавний срыв6 животное-то точно ни в чем не виновато), свалявшаяся челка открывала затянутый бельмом глаз. Ну и ладно, слепая лошадь все лучше никакой.
Надо спешить!
…А хозяева ему все равно наваляют…
Мужчина успел сделать пару шагов к лошаденке, вытянув перед собой руку и приговаривая что-то ласковое, не отводя взгляд, прежде чем свалился в яму. Лошадь презрительно фыркнула.
Луна, погано ухмыляясь, побледнела и скатилась к горизонту, ноги-руки – те части их, что он ощущал – слава Создателю, были целы, голова хуже, чем была, стать просто не могла, а носом он упирался во что-то жесткое и вонючее. А так же сырое и грязное, как и все вокруг. Ткань какая-то. Мундир. Присыпанный землей. Мужчина поднялся на четвереньки (точно, уцелело всё) и потянул находку на себя, пытаясь разобраться. Мундир пошел тяжело – еще бы, надетый на прикопанный труп, полузасыпанный-полузаваленный грязью. И без сапог. По знакам различия было понятно, что перед ним офицер, потому, наверное, и сняли – где вы видели офицера в плохих сапогах? А мундир оставили…. Тоже, что ли, снять – у него самого одна рубашка, рваная.
Интересно, его самого тоже приняли за труп?
А, мундир оставили, потому что он весь дырявый. Били саблей, в спину… Сволочи. Мужчина перевернул тело, стер рукавом грязь с лица и чуть не заорал, узнав своего ординарца.
Пегая Кобыла послушно ждала, когда бывший Леонард Манрик, бывший маркиз Эр-При, бывший маршал Резервной армии Талига поднимется на ноги. А он, конечно, здесь не останется. Никто не остаётся.
Через минуту в спутанную челку ударил уже не ком грязи, а увесистый булыжник, проклинаемые крестьянами собратья которого в изобилии встречались на окрестных полях. Леонард поднялся на изрядно разъезжающиеся ноги, левой рукой прижимая к груди пару камней, и замахиваясь зажатым в правой руке булыжником. Ни Создателя, ни Леворукого он уже не поминал, зато шипел бы, если б мог.
Кобыла переглянулась с уходящей луной, встряхнула гривой и неторопливо потрусила прочь, далеко, впрочем, не отходя. Время еще есть. Когда-нибудь все сдаются.
Леонард снова сполз на землю, выпустив из онемевших рук камни, провел по лицу ладонью, размазывая грязь, потом заправил волосы за ухо и ощупал лицо кончиками пальцев. Вместо правого глаза, кожи и ресниц, ощущалась запекшаяся, крохкая от влаги корка, а бровь уцелела!..
Вот странно – холод ощущался, а раны нет! Ни та, что на лице, ни на груди. Люра сначала стрелял туда…
Люра!
Утреннее солнце плеснуло светом, но не теплом, невдалеке хлюпнули неподкованные копыта. Леонард не глядя швырнул камень, лихорадочно вспоминая все, что он знал о нечисти. Вроде бы, выходцы боятся осоки? Или рябины? И куда они забирают людей… И, главное, что с ними происходит, когда все, кто повинен в подлой смерти, уходят сними? Хотя, если все ушли, кто бы мог это рассказать?
Леонард одернул рваную рубашку и медленно поднялся. Выходцы приходят на шестнадцатую ночь. За шестнадцать дней он должен убраться как можно дольше от Олларии, в которой сейчас находится Люра. Откуда он знает, где сейчас предатель и где та столица находится, Леонард задумываться не стал. Знает – и все. Знание царапается где-то в голове, как засевшая пуля, нашептывая, что надо, надо, надо идти…
Только куда ж ему идти? Сейчас война, если покажутся люди, достаточно будет упасть и не шевелиться – примут за мертвого и не удивятся даже.
Выбравшись на давешний холмик, Леонард уселся на мокрую траву (держа на всякий случай под рукой пару камней поувесистей) и принялся мечтать о краях, где никогда не бывал, но куда сейчас мог хотя бы начать путь. Любимое дело неожиданно застопорилось. Юг? Запад? На восток, мимо Олларии? Он ведь может не выдержать и свернуть за Люра.
Леонард снова потер бровь, мимоходом вспомнив папиного лекаря из Торки, Зайгерфельца, единственного, кто держал в узде отцовскую язву и потому позволял себе много, в том числе и непрошенные советы, в частности, мыть руки перед едой и после того, как куда-то ими лез… Уцелел ли лекарь? Отец наверняка, бежал, едва поняв, что Резервная Армия изменила Олларам, а кого он с собой взял? Вряд ли мятежники с теплотой отнесутся к слугам тессория, хотя хороший врачи всем нужны. Главное, вовремя об этом вспомнить.
В Бергмарк хорошие врачи…
Леонард от радости прихлопнул ладонью по земле. Бегрмарк, конечно же! Старинные легенды, обряды агмов. Конечно, бергеры знают что-то и о выходцах! И о том, как сделать из них обычных мертвецов. А он даже знает одного бергера.
Бывший маршал Резервной армии Талига, бывший маркиз Эр-При поднялся на негнущиеся ноги, отряхнул колени и направился левее того направления, куда его звала-тянула голодная пустота внутри.
На север. В Торку. И будь, что будет!
С пути он свернул только один раз: стянуть с придавленного лошадью всадника (интересно, почему его-то не стали ни хоронить ни грабить? Поленились лошадь откатывать?) грязную, зато целую куртку и накинуть поверх собственной рубахи. Жаль, сапоги оказались малы. Зато сабля пусть и не лучшей стали и в вытертых ножнах словно согрела руки. Он человек и убивать будет так, как это делают люди!
Спину кошачьей лапой царапал взгляд затянутых бельмами глаз. В Торку так в Торку. Все равно не уйдешь от себя.

@темы: фанфики

---

[Omnia vanitas]

Картинка кликабельна

Требуются:

Все канонические персонажи.

Обстановка в мире к началу игры совпадает с обстановкой, описанной в начале книги В.Камши «От войны до войны».

На троне королевства Талиг – вялый и нерешительный Фердинанд II, во всем подчиняющийся главе олларианской церкви – кардиналу Сильвестру. Сторонники свергнутой династии, именующие себя Людьми Чести, несмотря на множество неудач, не оставляют надежд вернуть трон Раканам, в настоящий момент ютящимся в Агарисе под покровительством эсператистов.
Внутренней смутой готовы воспользоваться соперники Талига в борьбе за первенство в Золотых землях: Гайифская империя и кесария Дриксен. Однако на открытое вторжение они не решаются, опасаясь Первого маршала Талига герцога Рокэ Алву.
Гоганы предлагают Альдо Ракану талигойскую корону и тот заключает сделку; в соответствии с планами гоганов горное племя бириссцев, формально независимое, а фактически подконтрольное казару Кагеты, опустошает Варасту, главную житницу Талига. Рокэ Алва принимает вызов и выигрывает войну.

Дик Окделл возвращается в столицу вместе со своим сюзереном, Шарль Робер Эпинэ на момент начала игры находится в Агарисе, но это обсуждаемо.

Мы не намерены переписывать книгу. С полным уважением к канону мы берем отправную точку отсчета и, отталкиваясь от нее, рисуем новый узор сюжета. Каким он будет – решать вам, дорогие игроки.

Интриги, коварных врагов и не менее коварных друзей гарантируем!
Мы только-только открылись, почти все роли свободны.

@темы: игры, реклама

---

Вопрос.

[Хронист Рене]

Очень хотелось бы выяснить - существуют ли _слэшные_ фанфики с участием Герарда Кальперадо(Арамоны).

 

(Про "Гайифскую болезнь" знаю,но это,похоже,единственный экземпляр.)

@темы: вопросы к присутствующим, Герард Кальперадо

---

продолжаю страдать фигнёй

[Хранящая Огонь]

Название: Чутьё (первоначально - Запахи)
Автор: Ихээте нис`Тень ака Бакланчег
Герои (пейринг): Рокэ/Ричард
Рейтинг: G
Жанр: романс, AU, OOC,
Бета: KoriTora
Фендом: Отблески Этерны
Дисклеймер: трава под названием «Отблески Этерны» принадлежит почтенной Вере Викторовне, бред – мой и нежно лелеемый. Остальное забрать может любой желающий.
Статус: закончен
Размер: 4744 знака (с пробелами)
Примечание: зверь-обоснуй не то, что рядом не валялся, вообще живет в параллельной вселенной и с автором они друг другу не представлены. Автор открывает магазин экзотических ядов и непарных тапков)))



Снег пахнет кровью, вода - ржавчиной. Эти запахи похожи, но только не для того, кто прожил в их окружении шесть лет. А ещё говорят, что плохое забывается!
Закономерный вопрос: чем пахнет кровь? Черемухой. Не знаю, почему, но почему-то пахнет. Я никогда над этим не задумывался.
Сталь пахнет весенним вечером и талой водой, долг - плесенью, а верность - солнечным светом. Смерть имеет аромат тёплой слякоти ранней весны. У боли запах яркого весеннего неба. Смех пахнет сухими лесными травами.
Не знаю, чем пахнет любовь - её в моей жизни было слишком мало, чтобы успеть понять и запомнить запах. А у правды запах гари, как у лжи - привязчивый аромат приторной настойки, которой мне в детстве лечили кашель.
Это интересно - раскладывать жизнь на запахи, перебирая их, как бусины четок. Если бы я рассказал вам об этом - что бы вы сказали? Посмеялись, как всегда? Или поняли?
Мне хочется спросить у вас, чем пахнет любовь, но я не уверен, что вы ответите.
Камни пахнут холодом - любые.
Книги - ромашкой, лето - ландышами, ваш кабинет - осенней темнотой и дымом.
Я не знаю чем пахнет море.
У молитв запах огуречного рассола. Вот уж не знаю, почему. Наверное, осталась ассоциация с детства, когда матушка однажды наведалась на кухню и там на неё случайно опрокинули банку как раз с этой жидкостью. А потом она зашла ко мне - я как раз был наказан чтением жития святых наизусть за какую-то шалость. Вот и привязалось с тех пор.
У молока и земли запах похож на запах смерти.
Стихи пахнут жасмином, жизнеописания - смолой, а храмы - фиалкой. Не люблю этот запах.
Гроза - карамелью, огонь - бумагой. А дрова для камина почему-то всегда имели для меня запах речной тины.
Речной песок пахнет летним утром, а туман - порохом. Лошадиная сбруя - пеплом.
Вы не любите одно кресло в библиотеке, я заметил, а оно пахнет морисскими благовонными палочками, очень терпкий и въедливый запах, от которого потом не избавишься.
Клятвы пахнут кровью, а, значит, черемухой. У чернит всегда запах хвои. Постельное белье в вашем доме пахнет ромашкой и лавандой, тем самым острым и терпким ароматом увядающих цветов, а Надоре всё перебивает запах пыли. Ею ещё пахнут несдержанные обещания.
Запахов очень много, как и вещей. У каждой - свой особенный аромат. Безнадёжность пахнет гвоздикой, дождь - анисом, лёд - мёдом.
У портьер в моей комнате запах изморози и шалфея.
В детстве я как-то не задумывался над тем, какое значение имеют краски, а потом они исчезли. Исчезли, когда не стало отца. И остались только запахи. Порой кажется, что если зажмуриться покрепче, а потом резко открыть глаза - все снова станет ярким, цветным, настоящим... Но это иллюзия. Мир блеклый, плоский, его оживляют лишь запахи.
Я не люблю запахи весны и тепла. Они - напоминание. Почему-то моя жизнь раз за разом рушится именно весной.
Шелк пахнет душицей, лен - кровохлебкой. У неё совсем слабый, но совершенно невозможный аромат, только его мало кто замечает.
Я никогда не расскажу вам об этом, хотя мог бы говорить часами. Но... смелости не хватит. Смелость, она, знаете, пахнет медью, а безумие - оружейным маслом. Ненависть пахнет свежими древесными стружками - так обидно. Когда-то в детстве я обожал этот запах.
А вот у злости почему-то запах смородины. Наверное, поэтому мне нравилось на вас злиться.
Хорошо, что вы никогда не спрашивали меня о таких вещах. Конечно, в голову подобное прийти само не может, но это же вы. Могли бы и спросить. И я бы не смог удержаться от ответа.
И тогда бы вы узнали, чем пахнет Кровь, чем - Слёзы, а чем - вечера рядом с вами. Какой аромат уроков фехтования и какой - писем из Надора. Я бы рассказал, даже понимая, что вы посмеётесь. А, может быть, вы и смеяться бы не стали. С вас бы сталось, эр Рокэ.
Да, я рассказал бы много. Даже слишком, наверное. Но вы не спрашивали, а я - молчал. О таких вещах молчать всегда легче.
Мне с самого первого мига хотелось подойти к вам поближе, почувствовать, понять... Поверить. Но вы никогда не позволяли.
Я помню ваш дом наизусть, его запахи пропитали меня насквозь, так, что я мог бы пройти по нему с завязанными глазами, ни разу не споткнувшись и не потревожив ни одного предмета. Почему-то я понял это только сейчас. Я помню дом - он живой, яркий, разноцветный. Настоящий. Но, сколько ни сиди с закрытыми глазами, я не могу вспомнить вас. Ни лица, ни голоса. Да, я знаю, что у вас чёрные волосы и синие глаза, что в голосе у вас всегда насмешка, но... я   в а с   н е   п о м н ю.
Чем вы пахнете, эр Рокэ? Без запахов все превращается в тени самого себя. Чем вы пахнете?
Почему-то мне кажется, что тем самым морем, запаха которого я не знаю. Я попробую поверить в это. И в то, что любовь тоже так пахнет.
Знаете, эр Рокэ, рядом с Альдо тепло - он как весеннее солнце.
Я ненавижу весну, эр Рокэ. В вашем доме всегда пахло осенью....

@темы: Ричард Окделл, фанфики, Рокэ Алва

---

[Валентин Урдин]

Внезапно нарисовались три портрета.

Джастин Придд.

Наклонюсь над морской глубиной,
Зачерпну горсть сапфировых брызг.
Это мой полуумерший, мой
Пришедший из сна каприз.

Я вгляжусь в осветлённую мглу,
Отражения след потеряв,
И себе непременно солгу,
Что я в ней не увидел тебя.

Питер-Иммануил Придд.Плечи кривые,но,думаю,это исправлю.Главное - с углём справиться.


Росио,маркиз Алвасете.В возрасте шестнадцати лет.

@темы: Валентин Придд, фанарт, Рокэ Алва

---

Самореклама

[.Тапка.]

@темы: игры, реклама

---

Дуэль Ричарда и Валентина

[.Тапка.]

Собсна, овсянка иссякла и потому начался новый виток бреда. Любуйтесь :З

Любоваться

Кстати, я первый раз раскрашивала что-то на фотошопе.

UPD:Что бы никто не сомневался в том, что мой любимчик Дикуша...

Хрю!

И так будет с каждым :З

иноходец

просто бред

@темы: Робер Эпинэ, Ричард Окделл, Валентин Придд, юмор, фанарт